Моя малая родина - красивая деревенька Курганы Витебской области Белоруссии. Около деревни - красивый лес, луга, тропинка, ведущая к речке Нища. Наше детство прошло на речке. Купались по несколько раз в день, загорали на берегу реки.

       В 1939 году стали объединять маленькие поселения, переселяя их жителей в посёлки. Наша семья построила дом в деревне Заборье, а в школу мы стали ходить в расположенные рядом Клястицы.
Моя первая учительница Пелагея Власовна. Когда-то она учила и мою маму. Очень хорошо помню наших учителей: Фаину Григорьевну, Нину Сергеевну, Нину Анатольевну и многих других. В нашей школе директором был Павел Миронович Машеров. Он был строгий, но мы все его любили. У него был брат Пётр Миронович. Во время войны я его видела и знала как командира партизанского отряда. После войны Пётр Миронович Машеров стал первым секретарём компартии Белоруссии.

       Школа-десятилетка была большая. Старших классов, начиная с пятого, было по 2-4 класса.
Учителей своих мы любили и уважали. Учебники в младших классах нам выдавали на белорусском языке, а в старших классах изучали русский, белорусский и немецкий.
В школу мы отправлялись вместе со старшими ребятами. Нас они никогда не обижали. Дружные дети были в то время, но недолго нам пришлось радоваться новой школе, пожить в тишине, без тревог и голода.

       Началась Великая Отечественная война.

       Нам было очень страшно, наши войска отступали, было много раненых, которых отправляли в тыл.
Осенью 1941-го нас оккупировали немцы. Мы потеряли покой и сон. В лесах появились партизанские отряды. Днём приезжали немецкие солдаты и забирали у нас свежее молоко, а ночью партизаны то, что у кого ещё осталось. Мы, взрослые и дети, вязали партизанам шерстяные носки и перчатки.
Наша большая семья состояла из девяти человек: отец, мать и семеро детей: я - Валя, Маша, Надя, Володя, Серёжа, Лёня и маленькая Галочка, которая родилась уже после начала войны, в октябре 41-го. Всех детей я перечислила по старшинству. Мне, самой старшей, было тогда 12 лет.
До войны отец работал лесником, мать - домохозяйка, но она ещё работала в колхозе. Когда умерла бабушка, мне приходилось помогать по хозяйству и няньчить младших братьев и сестёр.

       Периодически появлялись карательные отряды. Если кто-то незнакомый зайдёт в дом и спросит: "наши были у вас", мы всегда отвечали, что у нас никого не было.
Во время оккупации жители деревни уходили в лес, а если кто находился дома, то только ночью.
В Клястицах была построена виселица.
Если немцы узнавали, что к кому-то приходили партизаны, то вся семья погибала. В одной семье сын был в партизанах и он иногда заходил домой. Немцы узнали и забрали всю семью: мать, отца и дочь. Всех по одному повесили, а народ согнали смотреть как вешают. Я видела этот ужас.
Однажды на наших глазах немцы подожгли баню, где лежало около десяти человек, больных тифом, а мы сидели в кустах недалеко, так как не успели убежать в лес.

       В нашей деревне жил с мачехой подросток Митя. Отец его погиб на фронте. В то время в лесу можно легко было найти оружие. Однажды молодёжь устроила танцы, а когда уже стали расходиться по домам, Митя решил их попугать. Зашёл в лес и выстрелил из автомата. Было слышно несколько выстрелов. В этой деревне немцев тогда не было, а молодёжь на танцах была из разных деревень. Утром приехали немцы и спросили: "кто стрелял?". Им объяснили, что молодёжь устроила танцы, а кто стрелял не знаем. Немцы согнали всю молодёжь в дом, поставили скамейку посреди избы и всех парней по очереди били ремнями. Первому досталось гармонисту, а девушек построили и они должны были смотреть, как бьют ребят. Затем парням забинтовывали раны и выгоняли на улицу.

       Однажды партизаны взорвали машину, как говорили, с немецким главнокомандующим, который после отдыха возвращался на фронт. Вечером приехали немцы, построили всех мужчин и мальчиков и расстреляли, угнали стадо коров, а саму деревню сожгли. Из той деревни тогда остался в живых только один мужчина, который в это время на речке ловил рыбу.

       Вот так мы и жили, были голодными и под постоянным страхом смерти. И очень боялись карательных отрядов.

       Партизаны взрывали мосты от Россон до Полоцка. Однажды они организовали местное население для разбора полотна железной дороги. За одну ночь взрослые и подростки разобрали большой участок пути: разнесли по разным сторонам рельсы и шпалы. Из-за активных действий партизан немцам пришлось уйти из Освейского и Россонского районов. В этих районах установилась партизанская власть.
В оккупированных местностях карательные отряды наводили страх и ужас. Мне как-то пришлось побывать весной на берегу реки, где расстреливали детей и женщин. Сухая прошлогодняя трава была вся в крови. Некоторые женщины и дети падали прямо в речку.
В октябре 1943 года линия фронта стабилизировалась и со стороны Невеля проходила довольно близко от нас. Партизаны собрали население и сказали, что необходимо всем уйти в лес. А за два дня до отхода в лес партизаны попросили три подводы, лошадей и людей. В основном поехали подростки, среди них и я. Нам сказали взять с собой лопаты, нас повезли в сторону Полоцка. Приехав на место (деревня Церковище), мы ждали до вечера, когда стемнеет. Молодой партизан построил нас и сказал, чтобы мы лопаты спрятали под одежду, держа рукоятью вверх. Так мы оказались на берегу реки, а на другом её берегу в это время находились немцы. Они сидели и жгли костры. Они были так близко от нас, что мы их видели и слышали их разговоры. Партизан дал нам задание вырыть траншею определённой длины и глубины. Мы начали копать, а песок в подолах относили в сторону и маскировали сухой травой. Задание было выполнено, начало светать. Но мы были совсем одни и не знали, как нам быть дальше. Некоторые девочки заплакали. Неожиданно откуда-то подошёл наш партизан и вывел нас на дорогу. Мы побежали в деревню, где нас были наши подводы. Только успели отъехать от деревни, как начался бой. До нашей деревни нам надо было ехать ещё двадцать километров.
Приехала я домой, мама плачет и говорит, что надо уходить в лес. Так всем жителям пришлось жить в лесу с 28 октября 1943 года по 20 июля 1944 года. Карательные отряды стали прочёсывать здешние леса, поэтому на одном месте долго нам жить не удавалось. В течение двух месяцев наша семья меняла пять раз места проживания.

       Уходя в лес мы взяли с собой корову, а другой скот выпустили. Наши дома кто-то поджог. В лесу нашли землянку. Она была не оборудована: земляные стены, а дверей не было вовсе - закрывали вход одеялом. В этой землянке находились взрослые и дети. Однажды пошли в деревню отец, мать и я. Необходимо было раздобыть еды. Открыли свои ямы с картошкой. Взяли картошки, капусты и немного сена для коровы. Только успели войти в лес, как началась стрельба. Мы бежали и друг друга не видели, а пули свистели над нами. В этот день добежали благополучно. Добрались до землянки и мама сказала, что больше детей одних не оставит.
Пришла зима, выпал снег. Мы очень боялись, что наши следы могут привести к нашей землянке непрошенных гостей. Как-то находясь в землянке трёхлетний Лёня сидел около догорающего костра и когда начал вставать, подскользнулся и упал личиком в угли. Угли прилипли к лицу, мама стала их снимать, а с ними снималась и кожа. Лекарств не было, и на личике образовалась сплошная корка. Лёнечка заплакал, а от слёз боль только усиливалась. Мама варила вереск, наливала в тарелку, отвар застывал как студень и этой массой она лечила ожог. От лица исходил сильный запах, братик сидел и держался за меня. Его глаза под болячками ничего не видели и как только я хотела отойти, он опять начинал плакать. Это лечение и боль продолжались два долгих месяца.

       6 января 1944 года, утром на рассвете было очень холодно. Мы сидели в землянке, прижавшись друг к другу. Вдруг услышали выстрелы, оказалось, что нашу землянку окружили немцы. Мы побежали за отцом. Бежать было очень трудно, я несла на руках шестилетнего Серёжу. Немцы были в белых маскхалатах и всё стреляли в нас. Отцу пуля попала в бок. Я сняла с головы Нади платок и завязала его рану. Он сел под ёлку и сказал: "вот и всё, я отгодовал, теперь живите как хотите". Затем тихим голосом сказал: "Убегайте!". Все побежали, бежать было очень трудно. Меня немец с братом на руках догнал. В Машу, Надю и Володю стреляли беспрерывно. Я думала, что они погибли. А меня немец повёл обратным путём. Подошли к тому месту, где на снегу лежал отец. Он увидел меня и простонал. Немецкий солдат приставил винтовку к виску отца и выстрелил. Про маму с маленькой Галей я тогда ещё ничего не знала. Нас, как и многих других, пойманных в том лесу, привезли в Клястицы и поместили в здание хлебопекарни, которая оказалась так набита народом, что люди могли только стоять, стоя даже спали. Братик садился на мои ступни.
За целую неделю у нас не было ни капли воды. Потом нас увезли на грузовиках в Идрицу, в бывшие солдатские казармы. Народу там тоже было много, мы сидели на полу, где было полно вшей. Уже восемь дней мы не ели и не пили. Пришёл немецкий солдат и объяснил, что надо чистить картошку. Отобрал несколько человек, в том числе и меня, и повёл нас на кухню. Меня он поставил на резку хлеба. Буханочки были маленькие, от каждой буханки с одной стороны я отрезала краюшку. Солдат ушёл, меня оставил одну, а дверь закрыл на ключ. Я была очень голодна, но не позволила себе съесть и кусочка хлебушка.
Потом нас накормили гороховым супом. Я нашла какую-то баночку и принесла супу братику. В Идрице мы жили двое суток. Ночью привезли много новых людей. Я всё ходила вдоль колючей проволоки и надеялась, что могут привезти маму с остальными детьми. Я беспокоилась о ней, ведь ей было очень трудно выжить с детьми одной без отца. В этом лагере я встретила жену папиного брата и трёх их дочерей. Она мне рассказала, что мать с маленькой Галей убили, а Маша, Надя, Володя и Лёня живы. Так я узнала, что случилось с мамой и Галочкой, которых я так любила.
Далее она мне рассказала, что когда оставшиеся дети вернулись к нашей землянке, то нашли возле неё маму с Галей убитыми. Лёнечка сидел около матери, плакал и старался разбудить свою маму. Он думал, что она спит. Галочку положили к маме, накрыли одеялом и еловыми ветками. Ночь они просидели в землянке, а утром пошли искать своих. Шли на запах дыма. Добрались до лагеря беженцев где и встретили наших родственников. Как-то утром карательный отряд пришёл и в этот лагерь. Там многих убили, а некоторых взяли в плен. Наши дети лежали в землянке и притворились больными тифом. Немцы заглянули к ним в землянку и спросили, где их родители. Ребята ответили, что мама умерла от тифа, а отец - на фронте, так как было опасно говорить, что маму и отца на самом деле убили каратели. Тех людей, чьи родственники были на фронте, а не в партизанах, немцы обычно не трогали, а семьи партизанов убивали. Тогда немцы предложили им пойти со всеми, обещая определить в детдом.
Но дети отказались идти с ними и остались в землянке, и совсем одни в лесу. Еды не было. Зима, холод, голод. Совсем рядом, бывало, выли волки. Костёр поддерживали при входе в землянку, спичек у них не было, боялись волков и надеялись, что костёр спасёт от них. Варили кожу коровы, но она не варилась и не жевалась и её было трудно проглотить.
В одном из партизанских отрядов был наш сосед Иван Миньков. Он узнал, какое горе постигло нашу семью. Едва живых, он нашёл моих сестёр и братьев в той землянке и сказал, чтобы они никуда из неё не уходили. В лесу он нашёл наших тётушек. С одной из них он пришёл в землянку и забрал их оттуда. Лёня не мог сам идти и наш добрый сосед нёс его на руках. Володю партизаны самолётом отправили за линию фронта. Маму с Галочкой похоронили в том лесу, где они были убиты. Место, где был убит отец я в последствии не нашла. Наверное его труп растащили голодные волки.
После войны мы поставили оградку, плиту с надписью и крест на могилку мамы и Гали.

       В лагере в Идрице я пробыла не долго. На машинах нас увезли в концлагерь Выплоха, что недалеко от города Опочка Псковской области. Лагерь располагался вдоль берега речки Выплоха. Сначала нас отправляли на лесоповал. Взрослые пилили деревья, а дети и старики собирали ветки и жгли их.
В лагере я заболела тифом. Нас около десяти человек отправили в больницу, в город Опочка. Мы были без сознания, нас забросили в крытую машину прямо на голые доски и повезли.
Я очнулась, когда медсестра отрезала мне мои косички вместе с бантиками и бросила их в печку. Я видела как они горели. Медсестра вымыла меня в детской ванночке возле печки. У меня была высокая температура, меня всю трясло. Она положила меня на кровать и накрыла байковым одеялом. Я опять потеряла сознание.
Во сне мне постоянно казалось, что ко мне приходит мама и говорит: "Вставай, доченька, я тебе принесла морсику и простокваши". Я сажусь, достаю из тумбочки стакан, прихожу в сознание, смотрю, а её нет и начинаю плакать...

       В больнице мы пролежали пять недель.
1 марта 1944 года нас выписали. Был солнечный день. Мы пошли пешком искать свой лагерь. У каждого из нас оставался кто-нибудь из родных в том лагере. Вот и мой шестилетний братик Серёженька оставался там. Я очень волновалась за него. Мы были очень слабые после такой тяжёлой болезни. По дороге у местного населения просили милостыню. Днём шли, а вечером просились к кому-нибудь на ночлег. На утро вставали и шли дальше.
В концлагере медсестра Шура, которая была из г.Тосно Ленинградской области, и у которой там были свои дети, помогала и нам. Она мне говорила, что моего брата Серёжу надо тайком забрать из другого барака, где он тогда находился под карантином вместе с остальными, кто не заболел тифом. Мы, переболевшие тифом, жили в отдельном бункере. В один из дней нам удалось его забрать к нам. Шура дала нам с братом много одежды от своих детей, дала таз, мочалку, мыло и мазь от чесотки. В бане я подстригла Серёжу, вымыла и смазала мазью. Пока я была в больнице Серёжа одичал и поначалу пытался от меня убегать. Три дня не разговаривал.

       На работу нас отвозили на грузовиках. С утра не кормили. Лишь вечером мы получали немного хлеба и гороховый суп. Иногда в супе попадалось мясо - кусочки лёгкого. Хлеб мы съедали не весь, оставляли немного на утро, а утром с водой съедали остатки.

       Мы мостили дорогу деревянными чурками, и заливали асфальтом. Потом, возвращаясь из плена домой, мы шли по этой самой дороге.
Однажды мы стояли на обочине дороги вместе с конвоиром Альфредом. Мимо проходили немецкие машины с ранеными. Нина и говорит: "Валя, посмотри как наши "Катюши" метко бьют - всё по головам!" (И вправду, у большинства раненых немцев была перевязана именно голова). Вдруг наш конвоир неожиданно для нас заговорил по-русски: "Нина, сказал он, как не хорошо так говорить. Разве мы сами пошли воевать? Вот пусть бы и дрались Гитлер со Сталиным." Тут мы так напугались за сказанные слова и думали, что нас за это убьют. Только и думали об этом.
Другого конвоира звали Карл, он всегда ходил с плёткой. Однажды я видела, как он бил плёткой одного мужчину.
Через несколько дней Альфред принёс и показал нам свои семейные фотографии. На одной из них мы увидели молодую красивую женщину с детьми. Фотография была сделана в каком-то парке. Он объяснил, что эта женщина - его жена.

       В лагере я познакомилась с семьёй из Новгорода: отец, мать, бабушка и трое детей. Бабушка Анна и отец Михаил умерли в лагере. Осталась тётя Маша с дочерьми: Ниной, Варей и Аней. С Ниной я подружилась, и даже немецкие конвоиры на работах ставили нас всегда вместе.
Когда фронт подошёл совсем близко и наши снаряды стали долетать до самого лагеря, я стала тайком, без разрешения, брать своего брата с собой на работы. Делала это так: пока машина стоит, я просила брата далеко от неё не отходить, а как машину заводили, я его брала за руки и быстро поднимала, пряча в машине.
Однажды нас привезли к месту работы. Но мы ещё не успели в руки взять лопаты, как нам сказали, что надо опять садиться в машины, а Серёжи рядом не оказалось - он пошёл ягоды искать. Я стала его кричать, он услышал и прибежал и мы всё же уехали вместе.
Как оказалось, нас повезли на границу с Латвией. Там мы ждали поезд. Стали делать укрытия из фанеры. Эти укрытия надо было замаскировать и мы стали носить ветки из ближайшего лесочка. Собирая ветки, встретились с тётей Машей в лесу. Она мне сказала, что они хотят убежать. И спросила: "Как ты, Валя?". Я ответила, что мы тоже. У меня в лесу был спрятан маленький запас еды, но впоследствии я его не нашла. Убежав, в лесу мы снова встретились с тётей Машей и её девочками. У них были продукты и спички, а у нас ничего с собой не было.
Она варила в баночке какую-то болтушку и давала нам с Серёжей. Всю неделю шёл бой, через нас летали снаряды. Неожиданно появились трое наших разведчиков - молодые ребята в военной форме и с автоматами. Они нам сказали, чтобы мы пока не выходили на дорогу - возможно, она заминирована.
Мы пошли в ту сторону, откуда летели наши снаряды. Шли лесом, пришли в какую-то деревню: дома все сожжены, одни трубы печные стоят. В той деревне стояли наши танки. Солдаты дали Серёже сухариков и сахару. Мы пошли дальше. В какой-то момент тётя Маша сказала, что теперь нам с Серёжей надо идти по другой дороге. Я не знала точной дороги и мы с братом добирались до своей деревни целый месяц. Все дома в нашей деревне сгорели. Там мы встретились с Машей, Надей и Лёнечкой. Детей приютила двоюродная сестра отца, у неё своих детей было двое, а муж погиб на фронте. Жили в хлеву. Конечно, из еды ничего не было, кроме чёрной, гнилой, вонючей картошки, которую доставали из ямы. Снимешь кожуру, а внутри она белая. В эту картошку добавляли щавель, лебеду и пекли лепёшки.
Через три месяца я устроила самых маленьких по возрасту детей в детский дом.

       Весной 1945 года Маша устроилась работать почтальоном. Я стала работать в колхозе вместе со взрослыми. Ходили в Полоцк и Боровуху за зерном для весеннего сева в колхозе. Я была очень рада, что меня женщины брали с собой. Зерна мне насыпали меньше, чем взрослым, по 12 - 14 килограмм. За один день мы доходили до Полоцка, там нам насыпали зерна, затем на обратном пути шли до какой-нибудь деревни, ночевали в ней и шли дальше. От всех носильщиков брали по горсти зерна и варили "колотушку" - так называлась наша стряпня на ужин.
Началась посевная, лошадей не было. Пахали землю плугом, который тащили за собой несколько женщин, а одна женщина управляла им. Борону таскали также и мы, подростки. Я очень была рада и благодарна женщинам, которые давали нам возможность что-нибудь заработать. Они научили меня жать. Серпом жали, убирали урожай, потом и кровью добытый тяжёлым трудом. Сестра Маша ходила в Латвию, там она побиралась. Оттуда она принесла семян свёклы, брюквы, моркови и немного зерна ячменя. Осенью, когда собрали урожай, мне пришло уведомление об уплате налога. Я должна была сдать какую-то сумму денег, мясо, молоко, яйца и что-то ещё, по-моему, шерсть. Я испугалась - где это всё возьму. И устроилась работать в детдом, где в то время были мои братья и сестра. Там я работы никакой не боялась, стараясь делать всё хорошо: пилила дрова, топила печь, с воспитательницей водила детей в баню и помогала их мыть. Я оставляла еду от своих порций сестре Маше. овара Устиния Кузьминична и Надежда Кривошеева об этом знали и сочувствовали нам сиротам. В детдоме я работала и жила почти год.

       В августе 1946 года по нашему району и области проходил набор девушек учиться и работать в Ленинграде. В Ленинград поехали девушки из четырёх районов Витебской области. Нас направили на завод "Светлана". В августе на заводе был коллективный отпуск. Нас командировали на берег Финского залива. Там мы жили в палатках. С нами в палатках жили мастера, воспитатели и молодой физрук. Утром подъём, мы выходили и строем отправлялись к заливу. Иногда шагом, иногда бегом. Часто мы шли с песнями. Первой всегда была песня "Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех!..". Кормили нас хорошо, иногда даже давали немного красного вина и очень часто - рыбий жир. Каждый день мы выходили на работу - очищали берег залива от следов войны: снимали заграждения из колючей проволоки, выкапывали столбы и стаскивали их в определённое место, а также убирали всякий мусор. Работы были сопряжены с опасностями - кое-где ещё оставались мины, и один мальчик из ремесленного училища погиб, подорвавшись на мине.

       После того, как мы вернулись в город, у нас началась учёба в школе ФЗО №20 от "Трудовых резервов" при заводе "Светлана". Нас распределили по группам и цехам. На "Светлане" было пять наборов девушек из разных областей: Ленинградской, Воронежской, Костромской и Витебской. Все девушки прошли обучение в течение шести месяцев. Во время учёбы наш молодой физрук постоянно организовывал соревнования по бегу, мы катались на лыжах, участвовали в кроссах. Теоретические занятия проходили в школе, а практика - на заводе. Нашу группу по профессии обучала Антонина Михайловна. Мы стали монтажницами металлических радиоламп.

       Получив специальность, мы старались работать качественно, без брака, иногда работали по полторы смены. Мы понимали, что надо восстанавливать народное хозяйство.
В то время нас поселили на территории большого цеха, где были поставлены перегородки, которые даже не доходили до потолка. Комнаты были большие, в них находилось по 17 - 19 человек.
В здании, где мы жили, было несколько этажей. На других этажах жили строители, а также пленные немцы. Однажды мы пришли в цех, где изготавливали ёлочные игрушки. В этом цеху в это время пленные устанавливали перегородки. Вдруг среди пленных я увидела Альфреда - нашего конвоира из лагеря! Вот как бывает в жизни: сначала мы были пленными, а теперь он, Альфред, оказался на нашем месте. Увидев его я испугалась и спряталась за подругами. Но он меня заметил и тоже узнал. Я же не призналась, что знаю его, так как побоялась, что тогда узнают, что я была в плену и у меня могли в этом случае быть неприятности. Увидев его, мне сразу вспомнились слова Нины о наших "Катюшах", которые так метко бьют.

       Наш первый отпуск тоже был коллективным. Билетов на прямой поезд было не достать, уезжали с пересадками. Два года я ездила в Белоруссию в тот детский дом. Первые два года жила у директора детдома, доброго, хорошего человека, Исаака Моисеевича, а в следующие годы и у тётушки Александрины, папиной сестры. Она сама жила в землянке с сыном Павлом и его женой Софией, всего в той землянке ютилось семь человек. Тётушка меня принимала очень хорошо, как родная мать.
Отпуск кончался, снова начинались трудовые будни на заводе. В то время был только один выходной, но работали и на воскресниках: строили детскую железную дорогу, сажали деревья в Приморском парке Победы, за городом сажали сосенки, около завода разбирали здание и работали на строительстве стадиона им. С.М. Кирова. В детских домах мыли окна. Всем этим мы занимались на субботниках и воскресниках, а ведь и на заводе при этом приходилось работать по 1,5 - 2 смены.
Брата Володю, которого партизаны в ту страшную зиму 44-го переправили на самолёте за линию фронта, мне удалось отыскать в одном из подмосковных детских домов и он приехал к нам в Ленинград.
Из девяти человек нашей семьи в Великую Отечественную Войну погибли три человека. Сейчас из нас в живых осталось двое: я, Валентина, и сестра Надежда.
В начале 50-х годов о непростой судьбе трёх сестёр Вали, Маши и Нади написала Ольга Берггольц. Статья была напечатана в одной из газет, а потом неоднократно перепечатывалась и в других периодических изданиях, разойдясь по всей стране. Отовсюду нам приходили письма от многих людей, которых тронул рассказ этой известной ленинградской поэтессы о том, что нам пришлось пережить в войну.
Благодаря этой статье я встретила своего будущего мужа Ивана.
На заводе "Светлана" я проработала 40 лет, после чего вышла на пенсию. Имею двоих детей, две внучки и две правнучки.